от этого я отказалась. Я думала, что смогу уложиться в несколько дней: один день на дорогу в «Трансформатор», другой – на то, чтобы встретиться с Элеонорой, третий – на возвращение домой. Поскольку в эти три дня входили суббота и воскресенье, то мое отсутствие мало сказывалось на работе.

Я пообещала Вале снова приступить к своим обязанностям не позже среды, но на всякий случай передала ей заказ на перевод, который нельзя было откладывать. А потом я позвонила Андрею и попросила переслать мне электронной почтой «Памятку для ретритера» и другую информацию, которую ему прислала Таня. Он не удивился, узнав, что вместо него в «Трансформатор» поеду я. И в самом деле, чему тут удивляться? Это нормальное решение. А то, что я не вызвалась это сделать раньше, уже не имело значения.

Андрей пообещал договориться с Таней, чтобы она заменила его имя в списке отъезжающих моим и моей же считала его плату за ретрит. Я уже собралась отсоединиться, как он спросил:

– А лазурь-то у тебя найдется?

О лазури я забыла. И ее у меня не было – синий цвет я никогда не любила.

– Обойдусь без лазури.

– Ты-то обойдешься, но у других это вызовет лишние вопросы. Заедешь ко мне, я дам тебе лучшую из моих синих маек. Да и обсудить еще надо кое-что.

Я записала его адрес.

* * *

Купив через интернет билет на поезд, которым отъезжала группа, я отправилась к Грохову.

Он открыл мне дверь и провел меня на кухню.

– Ты уже сообщил Тане, что не сможешь выехать на ретрит?

– Еще нет. Я дам ей знать о нашей рокировке завтра утром, в последний момент. И сообщу по электронной почте, чтобы не возникал вопрос о том, можно это или нельзя.

– Но ведь надо ей все объяснить.

– Ничего объяснять я ей не буду. Группа собирается вместе только в Суржине. Твое появление в ней вместо меня сразу же станет свершившимся фактом.

– А ты не думаешь, что она просто не посадит меня в автобус без предварительного согласования?

– Зачем ей этот переполох? Не бери в голову, все устаканится само собой.

– Ну а если она узнает во мне жену гитариста Саши?

– Не узнает. Внешность у тебя, к счастью, неприметная, чего ты боишься? – успокоил он меня со своей самой обворожительной улыбкой.

– Чего я боюсь? Я боюсь вопросов, на которые не найду ответа.

– У Тани? Вопросы? На которые ты – ТЫ! – не найдешь ответа? Ты это о чем?! Таня – это флажок: ее назначение – собрать в Суржине очередную лазурную группу и доставить ее в «Трансформатор». Только это. Поверь, ей все до фени.

– А вопросы при регистрации в «Трансформаторе»?

– И что, ты не найдешь что соврать?! Ты же работала в «Нашей газете».

И мы закрыли эту тему.

– Как Вероника? – спросила я. – К ней можно?

Андрей встал со стула и попросил меня подождать, а сам направился в соседнюю комнату.

Это была небольшая двухкомнатная квартира в кирпичном доме из тех, которые в прежние времена считались «хорошими». Жить в кирпичном, а не блочном доме было тогда солиднее. Но в планировке квартир там выразилась та же философия жизни, что и в сооружениях, которые «хорошими домами» не назывались: тесные прихожие, маленькие кухни, две комнаты на площади нормальной одной или три на площади нормальных двух.

Я вообще-то не ожидала найти Андрея в такой квартире. Но еще больше меня удивил интерьер его жилища. В нем не было ничего с отпечатком творческой личности хозяина. Разве что беспорядок, но и он не выглядел художественным. Душа Грохова жила не здесь, а в «Ангро».

– Вероника тебя ждет, – объявил Андрей, вернувшись от больной. Он звал свою мать по имени. Так это у них установилось еще в детстве.

И я пошла к Веронике.

* * *

В постели у окна я увидела незнакомого старика. Удивление, отпечатавшееся на моем лице, вызвало у него улыбку. Эта волшебная улыбка преобразила «старика» в Семшалину.

– Маша, это я, – подтвердила Вероника и рукой позвала меня к себе. В своем замешательстве я еще оставалась стоять в дверях.

Семшалина нисколько не стеснялась своего настоящего облика, и это вызывало уважение. Отправляясь туда, где могли находиться ее поклонники, она делала необходимое, чтобы выглядеть той Вероникой, которую они знали. Последнее время для этого требовалось надевать парик и искусно накладывать грим. Вероника Семшалина была очень хорошим гримером, и еще она умела очень хорошо играть. Поклонники получали медленно и красиво старевшего кумира, не подозревая о настоящей степени увядания боготворимой ими актрисы.

У Вероники, которую я теперь увидела, были коротко стриженные седые волосы и бурая пористая кожа, попорченная актерским гримом. Но глаза и улыбка делали и то и другое второстепенными деталями. Улыбка, сходя с губ, оставалась у нее в глазах. У ее сына бывали часто смеющиеся глаза без смеха, у самой Вероники – улыбающиеся без улыбки.

– Прости, что так получилось, – сказала она.

Меня тронуло ее «ты».

– Разве вы виноваты? – дежурно отреагировала я.

– Но тебе ведь от этого не легче, моя милая. И дальше тебе будет нелегко. Как ты себе представляешь свою встречу с Элеонорой?

– Пока никак. Я все еще не могу связать Элю с таким местом, как «Трансформатор», – призналась я.

Вероника помрачнела.

– Не понимаю эту востокоманию, – сказала она, глядя куда-то мимо меня. – Зачем она? Вот люди ходят в церковь. Такое я понимаю. Это свое. На христианстве произросла наша культура. Но все эти будды, кришны, йоги… Это же чужое. Зачем брать чужое, когда есть свое?

Вспомнился отец Никодим с его золотыми куполами. Это «мое»? Вспомнилась церковная служба, на которой я раз оказалась после своего краха в «Нашей газете». Та церковь была в Москве известна, и ее настоятель – тоже. Его лицо было добрым, голос – теплым, и это располагало. Но слушать его проповеди я долго не могла. «Замаливать грехи» – это не мое. И «рабой Божьей» я себя не воспринимала. «Чужое» может быть и в «нашем». Когда я сказала это Веронике, она только заметила:

– Ты не одна, кто так думает. Это говорит в нас наша гордыня. Другими словами, наше безбрежное «я». Надо просто ходить на службы и пробовать молиться. Это берега, которые нам нужны. Проверено на себе.

Напрасно она мне это говорила. Ничто во мне не двинулось в ответ. Храмовые моления для меня всегда были чужими, «наши» это храмы или «не наши». Я перевела разговор на Элю, и Семшалина опять вспомнила о ее выступлении в «Ангро».

– Прежде твоя сестра сияла там, как невеста. А прошлой зимой это сияние пропало, – говорила Вероника, похоже, забыв, что уже рассказывала мне о потухшей Эле. – Я все знаю о сестрах, у самой две: одна старшая, другая младшая. Так вот, у нас в семье дети получали подарки по старшинству, но гости этого не знали, и бывало так, что кто-то приходил с подарками и раздавал их, начиная с моей младшей сестры.